свойственно. Она, вероятно, пытается выяснить, насколько может положиться на его преданность и насколько сильно он может стучаться в двери ее податливости. Ее способность отдаваться абсолютна. Способности обращаются в опыт.

Клеммер считает и твердо стоит на том, что женщине на этой стадии отношений нужно обещать все, не выполняя ничего. Раскаленное железо страсти мгновенно охлаждается, если ковать его слишком робко. Обрушь на него свой молот. Мужчина оправдывает ослабление своего интереса к соответствующей модели женской конструкции. Перетрудившись, мужчина теряет силу. Его гложет потребность остаться совершенно одному.

Из письма Клеммер узнает: эта женщина хочет, чтобы он проглотил ее. Он с благодарностью отказывается, ссылаясь на отсутствие аппетита. Клеммер обосновывает свой отказ: он не хочет поступать с кем-нибудь так, как не хочет, чтобы с ним поступил кто-нибудь другой. Ему бы не очень хотелось оказаться связанным и с кляпом во рту. «Я люблю тебя так сильно, – говорит Клеммер, – что никогда не причиню тебе боли, даже если ты сама этого пожелаешь». Ведь, в конце концов, каждому хочется делать только то, что ему самому нравится. Клеммеру совершенно очевидно, что он не сделает из этого письма никаких далеко идущих выводов.

Из-за двери доносится приглушенное бормотание телевизора: какой-то мужчина угрожает женщине. Сериал, который показывают сегодня, болезненно задевает душу Эрики, открытую и восприимчивую. В домашних стенах душа разворачивается во всю ширь, потому что ей не угрожает никакая конкуренция. Сближению с матерью способствуют непревзойденные способности Эрики-пианистки. Мать говорит, что Эрика самая лучшая. Это лассо, которым она улавливает дочь.

Клеммер читает фразу, в которой ему позволяют наказывать Эрику по своему усмотрению. Он спрашивает: «Почему ты сразу не написала, о каких наказаниях может идти речь?» Его вопрос рикошетом отлетает от Эрики-броненосца. Здесь написано, что она только предлагает. Она предлагает себя, предлагает купить еще два замка, которые она наверняка не сможет открыть. «А на мою мать ты можешь вообще не обращать внимания, прошу тебя». Мать, напротив, обращает на нее внимание и колотит в дверь снаружи. Ее почти не слышно благодаря серванту, который подставляет свою терпеливую спину. Мать кричит, телевизор бубнит. В его утробе заключены крохотные фигурки, которыми можно распоряжаться по своему усмотрению, включая и выключая их. Карликовой телевизионной жизни противопоставлена большая настоящая жизнь, и настоящая жизнь побеждает, поскольку она свободно владеет всей картиной. Жизнь выстраивается в соответствии с реальностью телевизора, а телевизионная реальность списана с жизни. Фигуры с прическами, болезненно вспучившимися от жаркого ветра, испуганно смотрят друг на друга, однако по-настоящему могут что-то видеть лишь фигуры по эту сторону экрана, другие же, смотрящие с экрана, ничего не видят и ничего не понимают.

«Мы должны врезать замок или по меньшей мере поставить задвижку на дверь! – дополняет Эрика свои предложения. – Доверь это мне, любимый. Я хочу, чтобы ты превратил меня в плотно увязанный пакет, совершенно беззащитный и полностью отданный тебе на произвол».

Клеммер нервно облизывает губы, живо представляя себе всю полноту властных полномочий. Перед ним, словно в телевизоре, проносятся картинки. Некуда ногой ступить. Эта маленькая фигурка топчется в его мозгу. Женщина, стоящая перед ним, скукоживается до миниатюрных размеров. Ее можно подбросить, как мяч, и не поймать. Из нее, как из мяча, можно выпустить воздух. Она намеренно стремится стать маленькой, хотя ей это вовсе не нужно. Ведь он и так признает ее способности. Она не хочет быть выше других, потому что ей не встретился никто, кто бы мог чувствовать себя выше ее. Эрика высказывает желание прикупить впоследствии еще кое-какие детали, чтобы дополнить их маленький набор пыток. «На этом домашнем органе мы будем играть вдвоем. Наружу не должно доноситься ни звука». Эрика озабочена тем, чтобы ее ученики ничего не заметили. Перед дверью, кипя злобой, тихо всхлипывает мать. И в телевизоре невидимая женщина всхлипывает почти беззвучно, потому что громкость уменьшена до минимума. Мать вполне созрела для того, чтобы дать этой женщине из телевизионной семьи всхлипнуть так громко, что задрожат стены квартиры. Уж если ей, самой матери, не удается помешать им, то наверняка это получится у телевизионной имитации женщины из Техаса, голова которой украшена перманентной завивкой. Это нетрудно, если нажать на соответствующую кнопку дистанционного пульта.

Эрика хочет вознестись, совершив проступок, за который она мгновенно понесет наказание. Ей не добиться этого. Мать об этом не узнает, и все же Эрика пренебрежет одной из своих обязанностей. «Никоим образом не обращай внимания на мою мать». Вальтер Клеммер вполне может не обращать внимания на мать, однако мать никак не может не дать выход своим горестям в громких звуках телевизора. «Твоя мать мне мешает», – плаксиво жалуется мужчина. Ему как раз предлагают нарядить Эрику во что-то вроде передничка из прочной черной пленки или нейлона, вырезав в нем дырки, через которые можно рассматривать половые органы. Клеммер спрашивает, откуда ему взять такой фартучек: разве что украсть или сшить самому. Она доверяет мужчине лишь дырки и фрагменты, такова глубина ее мудрости, – издевается над ней мужчина. Это она тоже по телевизору увидела? Там никогда не видно всего в целом, а всегда лишь небольшие фрагменты, каждый из которых предстает как целый мир. Соответствующий фрагмент создает режиссер, а все остальное дорисовывает собственная голова. Эрика ненавидит людей, которые бездумно смотрят телевизор. Можно извлечь пользу из всего, если открыться навстречу. Телевизор дает нам нечто, заранее установленное, голова производит для этого внешнюю оболочку. Она произвольно тасует жизненные обстоятельства, продолжает показанные события или изменяет их. Она разъединяет любящих и сводит воедино тех, кто, по замыслу автора сериала, должен пребывать в одиночестве. Голова изменяет все так, как ее это устраивает.

Эрика желает, чтобы Вальтер Клеммер доставлял ей муки. Клеммер Эрику мукам подвергать не намерен, он говорит: «Мы так не договаривались, Эрика». Эрика просит, чтобы он завязал все петли и веревки так прочно, чтобы ей самой не удалось ослабить узлы. «Не щади меня нисколечко, наоборот, приложи всю свою силу! Во всех местах». – «Что тебе известно о моей силе? – риторически вопрошает Вальтер Клеммер. – Ты никогда не видела меня на байдарке». Она слишком низко оценивает его силу. Она даже не подозревает, во что он ее может превратить. Поэтому она ему пишет: «Известно ли тебе, что можно усилить эффект, предварительно как следует вымочив веревки в воде? Делай это, пожалуйста, всегда, когда мне этого захочется, и наслаждайся этим как следует. Застань меня однажды врасплох, в тот день, который я сама назову тебе в письме, и свяжи меня хорошо вымоченными в воде веревками, которые будут